Елена Чудинова. Почему я не люблю бонаконов?

Патологоанатомия прогрессивной общественности

Ответить можно в нескольких словах, но рассказ будет долгим. А кратко так: за то, что они грязнят всё, к чему прикасаются. И эта грязь — она порой убийственна. То, что нельзя испачкать ложью, они пачкают карикатурным подражанием.

Просияла на днях очередным лучом добра Юлия Латынина. Тут прояснилось, что отравить пытались ещё и Диму Быкова. Целый год готовились — и не сумели.

Я даже не спрашиваю о том, полагает ли наша неизъяснимая, что на дуэль Пушкина и Лермонтова тоже вызывал «кровавый режим»? Расстреливали же не в России, но в СССР, что разница для нас, но, надо полагать, не для нее. Но все эти глупости предстают сущей ерундой, когда задаешься вопросом: как она смеет сравнивать чудовищную смерть Осипа Мандельштама с пьяным прихватом поджелудочной Быкова?

Смеет. Как все паразиты (а бонаконы к млекопитающим не относятся), они живут за счет людей.

Тело Осипа Мандельштама, скончавшегося в пересыльном пункте, несколько месяцев лежало непогребенным, в штабеле тел других страдальцев, затем было сброшено в братскую могилу. Но даже и эта кончина — всего лишь финальная точка в бездомных скитаниях, в психологической ломке, в ожидании ареста…

На перелете из Екатеринбурга в Уфу, происходившем в ходе очередного «чёса», Быков запачкал всё вокруг себя, ругался, лёг в проход, после «был в возбужденном состоянии и мешал обследованию – для ЭКГ потребовалась помощь пяти человек, которые держали его и ставили датчики». Ради приличия после говорили то об инфаркте, то об отёке мозга, но — едва ли: через пару недель пострадавший был уже в эфире. Кстати сказать, после эпизода сам «гражданин поэт» отписался в том духе, что де случилось с ним нечто такое, о чем рассказывать чересчур фантастично.

А теперь выяснилось, что человек, ради которого тревожили бригаду врачей, какую бы не подумали высылать за доктором наук или библиотекарем, он — отравлен, хотя недотравлен.

Но я о другом. Латынина (судя по списку) ничтоже сумняшеся сравнивает Быкова с Пушкиным, Лермонтовым, Шевченком (это уж так и быть сопоставимо) и Гумилевым. Даже не просто сравнивает — он их «круче». Вне сомнения, сам Быков считает так же. Сравнивать дарования — вопрос к интеллекту, это простительно, ибо что уж есть. Сравнивать страдания — чудовищная пошлость и подлость, ибо страдания сравниваются с клоунадой. Это попытка обесценить страдания, и ничего нет отвратительнее.

Кстати, кого-то, возможно, удивляет, каким образом достигла своей популярности эта чрезвычайно умная женщина? Открою страшную тайну: она всем обязана Михаилу Леонтьеву, да-да, тому-самому рупору Путина. На пике своей популярности (от которой сейчас мало, что осталось), Миша ее раскручивал изо всех своих силёнок. Поглядите его авторские программы нулевых — она оттуда не вылезала. Когда Латынина сменила масть — он прореагировал как-то очень невнятно, но, хорошо помню, что без возмущения. И что возмущаться? Миша за Путина, «Юлька» (как он ее называл) — против, все при деле, кто к какому промыслу приставлен.

Я многого тогда не понимала еще, двадцать лет назад. Зато теперь понимаю превосходно. Про Леонтьева и Быкова — рассказ отдельный.

А на баснословном «Эхе» между тем обнаружился ещё один отравленный: писатель и русофоб Виктор Ерофеев.

«Я был на кинофестивале в Сочи где-то 2,5-3 года назад в декабре. Не будем называть его – это большой фестиваль. Нас с женой тоже пытались там отравить – мы чудом остались живы. Только через бутылочки нам яд дали. … И каждый день нам пластмассовые бутылочки с водой приносили, и вдруг потом они стали стеклянными. Мы берем эту бутылочку, открываем, и Катя (моя жена) начинает глотать – и просто ужас какой-то происходит. Я беру эту открытую бутылку, и у меня начинается жжение рук, нос горит. Я не отпил – только дотронулся. И потом мне говорили, что если бы глотнул, то остановка сердца и до свидания».

То есть логически, как отметил опять же Шарий, Катя померла.

Нам, конечно, не вполне понятен ход мыслей кровавого режима. Не проще ли не назначать в жюри фестивалей, чем назначить и после травить? (И опять неумело… Бодяжат, я думаю. Дадут такому злодею большой пузырёк новичка, а он половину себе отольёт в рассуждении тёщи. И водичкой разбавит, чтоб незаметно. Все же «в этой стране» воры, так? А иначе какое у нас может быть объяснение тому, что недотравлены Быков, Навальный и Ерофеев?)

«По его словам, дальше они с женой вызвали представителей гостиничной безопасности. «Они попробовали (??????!!!!!ЕЧ), у них тоже нос жжет, слезы потекли».

Не было бы так страшно, когда б не настойчивое уподобление актерами этого шапито своих странных неприятностей страданиям больших людей, память о которых в нашей культуре скорбна.

Я уже говорила (и еще буду говорить) о том, что бонаконы опошлили священное и ужасающее последнее право узника — политическую голодовку. Я знаю, что это такое. Мне рассказывали об этом два человека, прошедшие лагеря. Обе женщины. И обе умерли слишком рано, ибо лагеря, даже брежневские, а не сталинские, для женского организма даром не проходят.

Я пыталась добиться от одного молодого человека, как он расценивает столь наглую ложь любимой газеты. Он отвечал очень невразумительно, не по уму невразумительно, сбивчиво. Я так и не сумела его объяснения связать в мысль.

Я не даю здесь оценки политической деятельности ИРА. Я говорю только об одном: голодовка — это последнее и страшное право узника.

Немалое количество пергамента придется израсходовать прежде, чем мы дополним бестиарий описанием бонакона современного.

Сейчас я остановлюсь вот, на какой его черте: он неимоверно инфантилен. Он не живет, но играет. Он играет в то, что с риском для жизни и опасностью сгинуть в застенках режима борется с кровавой тиранией, но его нимало не смущает то, что служит он при этом где-нибудь в системе МИД, в МГИМО, ВШЭ, что питается от государственных грантов. Противоречия своей экзистенции он не испытывает. Иногда его могут, к примеру, задержать за участие в несанкцианированном антиправительственном митинге. Тут он увлеченно начинает играть в ГУЛАГ. Увольняют его, впрочем, редко — в самом деле, всех, кто занимает в этих местах антироссийскую, и уж подавно антигосударственную позицию, не переуволишь.

Ему не приходит в голову, что, выступая против возвращения Крыма в Россию, из МГИМО надо бы уйти, ибо МГИМО это МИД. Брось гордое заявление на стол — и гуляй — чужой вражеский флаг тебе в руки. Но «где же он будет харчеваться»? Не во Львове же, в самом деле, и не в других аналогичных центрах мировой цивилизации.

Всё это напоминает мне неизъяснимую строку из советской книжки про декабристов. «Царь вредил Пестелю, замедлял его производство в чин, а между тем Пестелю это было необходимо для успешной подготовки свержения царя».

Он из популярной радиостудии на всю страну обвиняет кровавого диктатора, злодея и вообще гитлера в убийствах и покушениях на убийства. Его почему-то не удивляет отсутствие черных марусь у подъезда после подобных программ. А что, разве бывает иначе? Разве Сталина никто не обвинял по советскому радио, никто не обзывал упырем, никто не гулял с плакатом, где Сталин сравнивался с крысой?

Он играет. Он ощущает свою жизнь полной и яркой, а себя — значимым и героическим. Он дитя, но дитя гадкое, о чем мы еще упомянем.

Кстати, ему в самом деле никто не мешает играть в Овода-Чегевару. У меня такое ощущение, что власти раскармливают его нарочно: пугать народ. Глядите, де, если не мы, так ведь эти.

Ибо, к примеру, с национальной оппозицией у властей разговор совсем иной. Не детский, ведь лозунги об избыточности кавказских вложений или визовом режиме со Средней Азией могут всерьез привлечь народ. Точнее — могли. Это пространство практически вытоптано.

А этим — говорите что хотите, все экраны к вашим услугам.

Если мое предположение верно, то власти, раскармливая это пугало, совершают страшную ошибку. В Кремль пугало всё равно не придет, проблема в ином. Но по-порядку.

Играя в борца-революционера, бонакон ощущает себя величиной, рассматривающей всех, не относящихся к антисистеме, в микроскоп: шевелятся какие-то насекомые.

В этом смысле один из моих больших любимцев это… Нет, постойте. В следующем очерке я посвящу идеально типичному представителю вида особый разбор.

Но самый интересный мне образец вида — даже не тот, что на снимке выше. Есть более символичный.

Только не надо винить меня в «переходе на личности». Зло не безлично, даже когда называется «милым добром». Зло не летает в виде опасной чёрной тучки, оно исходит от людей.

А за свои слова надлежит держать ответ. Вот я, к примеру, за свои отвечаю.

Образцом у нас будет Денис Драгунский, и выделяю я его из общего ряда с осени 2017 года, с тех пор, как прочла о его баснословном выступлении в Еврейском музее, Центр Толерантности при поддержке фонда Егора Гайдара тож. В дискуссии, ведомой печальноизвестным гражданином Гозманом, обсуждалось, что такое «советский человек».

Для начала Драгунский осудил приход большевиков к власти, в чем с ним трудно не согласиться. Даже при том, что отчимом его отца был ревком Гомеля Ипполит Войцехович. Но уж за отцовского отчима Драгунский, изрекший свои сокрушительные речи, не в ответе никак, пусть. Ой, там еще и родной дедушка по материнской линии — прокурор в 30-е годы! Прокурор! В тридцатые… Но тоже — пусть, было бы хуже, если б Денис Викторович такого дедушку хвалил.

«Пришли преступники, мерзавцы, подонки, уголовники, такие, которых в любой камере утопили бы в параше. Вот кто правил нами на протяжении десятилетий».

Я ведь не случайно называю их бонаконами. Отчего, к примеру, упомянутое приспособление для справления нужды — столь у них популярно? Я уже упомянула про инфантильность. В самом деле — у взрослых грязь относится чаще к половой сфере, у плохих детей к ретирадной. У этих — пополам и такой и сякой гадости. Покойница Новодворская, как мы помним, тоже без этого слова ни единой речи сказать не умела. Ни она, в тюрьме не сидевшая ни разу, ни тем паче сей — ни разу этого предмета не видали. И Альбац едва ли видала. Но — поминают чуть что — часто без тени смысла. Кого бы это в ней «утопили в камере»? Большинство революционеров в тюрьме побывало, он этого не знает? Свердлов сам любил в этом предмете топить крыс, а вот на него почему-то никто не покушался. Да и вообще большой вопрос — можно ли в ней утопить — человек изрядно крупнее крысы. Видимо, разгулявшееся воображение рисует «писателю» какой-то бассейн нечистот. Но осмысленность не имеет значения, важно лишь — захлебнуться зловонным образом.

«И когда мы это поймем (то есть то, что отчим отца и дед должны были быть утоплены в … ЕЧ ) тогда и сможем наконец выдохнуть и справедливо оценить и советскую литературу, лизавшую ж…у этим подонкам, и советское искусство, изображавшее этих подонков, и советский театр… «

Ну куда ж «интеллигенции» и без этого слова, мною слегка заретушированного? Это неинтеллигентные всякие, вроде простых рабочих, считают, что уж раз вышел на сцену, то не надо говорить того, что произносишь, если на ногу упадет чугунная болванка. У «интеллигенции» подобных предрассудков нет.

Любопытно другое: рукоплескали ли в первом ряду две тени? Первая — тень брата писателя Леонида Викторовича, который также был писатель, автор книги «Образ жизни — советский!» (1974). Вообразите только, что написано в книге под таким названием? Кто, как не брат, подходит под столь резкое определение?

Вторая тень — также литературная: отец писателя. А вот тут хамов грех ставится ничем не оправданным. Да, я предполагаю, что писатель Виктор Драгунский своих зернышек в нечестивую кадильницу тоже накидал, особенно в молодости. Но тут пусть его судят те, кто жил в те годы. Я даже и разбираться в том не хочу, потому, что «Денискины рассказы» в самом деле были талантливой хорошей литературой. Я не была в детстве любительницей, я с тех пор, как научилась читать, книгами о детях пренебрегала. И вообще считаю, что хорошие книги о детях, вроде «Тома Сойера», написаны для взрослых. Но — ничего такого советского, подобострастного — в упор там не было. Про светлячка, который светится и живой, про школьные проказы.

Так может быть за «Оптимистическую трагедию» (она упомянута), осудить конкретного Вишневского, а не всю литературу советского периода скопом, включая отца писателя?

Почему же я, отнюдь не служившая в советском МИДе, защищаю отчественную литературу ХХ века от этого престарелого комсомольца? От его «справедливой оценки»?

Потому, что ни черта она не справедлива. Даже у меня есть любимые писатели советского времени. Валентин Иванов, к примеру. Его «Русь Великая» оказывала на моих ровесников огромное влияние. «Как вы, Валентин Дмитриевич, с вашим-то умом, на свободе?» — грустно шутил мой отец.

А ведь начинал Иванов так себе. В юности был вовлечен в революционные идеи, воевал, страшно сказать, за красных, первые книги набиты всякой ахинеей. Но время шло — и советский писатель становился русским. То же происходило и с Александром Твардовским, возглавившим «Новый мир», где увидел свет «Один день Ивана Денисовича».

До утра можно перечислять писателей, которые, даже если и приспосабливались к власти, свой грех оправдали творчеством. Так почему же я (ни зернышка в ту кадильницу не кинувшая) сужу их много снисходительнее, чем хнау, до 41 (sic!) года успешно делавший советскую карьеру? (Строго говоря, я их и вовсе не сужу — я-то в их времена не жила).

Потому, что решительно не случайно сей дает оценку всей литературе там, где честно называть лишь имена конкретных литературных мерзавцев. Его замах — много шире литературы, и это не его замах, и их, всего их бонаконского племени.

У них бытует концепция, что русского человека советская власть (часто их собственными дедушками и установленная) переформатировала в некое чудовище, причем — на «генетическом» уровне. (Эти гуманитарии же у нас еще и все без изъятья изумительные генетики).

«У одного замечательного писателя я встречал слова о том, что эти люди совершали подлости не потому, что боялись смерти, а потому, что боялись вместо черной икры есть красную».

Ну это они, как подметил тогда Крылов, о себе, о дедушках прокурорах. У тех, кто к советской элите не относился, не было при советах ни черной, ни красной, кусок мяса шел немыслимым лакомством.

«Советский человек истово верит, что начальник имеет право бить, издеваться, недоплачивать, воровать, носить часы стоимостью два миллиона долларов. И беда в том, что такие люди составляют значимую часть нашего общества».

Параллельная вселенная. Советский человек советское партийное начальство презирал. У меня сейчас лежит (друзья дали почитать раритет) напечатанный еще в 80-е годы на ксероксе самиздатный толстый сборник … политических анекдотов. Их рассказывали везде и все — даже в те времена, когда за анекдоты убивали и сажали. Но, судя по тому, что Драгунский этих анекдотов умудрился не знать, в семьях, имевших отношение к советскому МИД, их как раз не рассказывали: а то ведь коллеги «с легкостью сдадут» и придется переходить с черной икры на красную.

«Советский человек — кто угодно, но не бунтарь, не борец во имя личных интересов».

Драгунский, конечно, не был бунтарем, а вот мои ровесники (и его ровесники тоже) множили самиздат, устраивали движения наподобие КСП (на вид безобидное, в действительности — массово антисоветское молодежное движение), писали книги и стихи, каких в советских издательствах не принимают. Вот во имя «личных интересов» мы да, получились плохими борцами, это по части Дениса Викторовича.

«При этом он может проявлять массовый героизм, когда речь идет об общем порыве — например, на фронте».

Это хнау в самом деле считает, что за весь век героизм был — только массовым? (Читай — это не героизм, а психоз). А как те герои, что пошли на верную и мучительную смерть в 1986-м, подныривая под реактор Чернобыля?

Нелепо проводить знак равенства между людьми и строем — но именно на этом бонаконы стоят. Им необходимо объявить «недочеловеками» 80% населения, всех, кто не они. Некоторые из них (впрочем данный к этому еще не готов) желают всех кроме себя поразить в правах.

Надо всех массово в чем-то обвинить — обвинили в советскости.

«Они даже не аморальны. Аморализм — это ведь тоже этическое учение, требующее определенного напряжения ума и некоторых знаний. Они чаще всего бывают имморальны, то есть вне морали. Им почти недоступны категории добра и зла, выходящие за пределы их повседневного быта, за пределы сиюминутной личной выгоды. Именно сиюминутной, потому что задуматься о сколько-нибудь отдаленных последствиях своих поступков они не в силах».

Мы вполне верим, что Драгунский сумел «напрячь свой ум» до достижения аморального состояния.

Но все же: допустим, что все в стране так плохи по причине советскости. Кто объяснит мне иное: чем они, со своими «ж…ми» и «пар…ми», сертифицируют собственную несоветскость?

Неужели достаточно возненавидеть всё советское, чтобы извлечь себя из этого демонического статуса? Постойте, нелогично. Ведь изменения-то — на «генетическом» уровне.

Что, Драгунский-2 перевоспитался после сорока лет? Шалишь. Как утверждает Быков, «большую часть российского населения перевоспитывать бессмысленно». (Продолжение мысли — пусть сдохнет, хотя и прикрыто фиговым листом иносказания).

Или ваша сертификация — то, что вы «бунтари»? Против того режима, который обозначаете советским? Да? Врёте. Вы едите у режима из рук, а бунты ваши — ровно до той поры, покуда он вам это позволяет. А будет новый сталинизм — вы запоете славословия, как хор мальчиков.

Это я считаю, что с советским наследим можно и необходимо работать, я не верю, что за семьдесят лет могли произойти «необратимые изменения». А вы в это верите, следовательно — не поддающиеся перевоспитанию это как раз вы. Со всеми последующими выводами.

Отчего именно Денис Драгунский, на мой взгляд, самый символический образец? Потому, что он не Денис, а Дениска. Когда-то он был любимым многими персонажем в коротких штанишках. Но на старце его лет короткие штанишки смотрятся нелепо, чего «представитель этического учения аморализма» оказался не способен понять. Обвиняя соотечественников в «инфантилизме» (не могу представить, как наша «инфантильность» в его голове увязывается с раздражающей его нашей «живучестью») он насквозь инфантилен сам — играющий в революционера и сокрушителя Совдепии седой мальчуган. Ни разу не напрягавшийся в жизни, пошедший стопами совершенно советского (по биографии судя) но талантливого отца.

Да, семь десятков лет нанесли моему народу чудовищную рану. Но ее не в состоянии даже разглядеть представители «этического учения аморализма». Семь десятков лет это усредненная длина жизни человека — не крещенного при рождении, не причащавшегося, женившегося без венчания, грешившего без исповеди, погребенного неопетым. Этот человек страшно обокраден, да, он жил много хуже, чем в церковной ограде. Этого нельзя простить Советам. Но истинно советские люди — бонаконы не мыслят в подобных категориях.

Итак, мы выяснили, какова их «антисоветскость». Ненавидят они не советскую власть (в персонах или как принцип, неважно), но пострадавший от нее народ. Если это не виктимблейминг, что тогда оный?

Сомневаетесь — почитайте их речения. Быстрое осуждение «пришедших к власти негодяев», а потом — длинное смакование изъянов какого-то вымышленного «советского человека», необратимо генетически поврежденного тупого скота, который верит телевизору, обожает начальство и… Ну я не буду всего пересказывать, почитайте Драгунского-Шендеровича-Альбац-Быкова. Речи спартанцев об илотах покажутся рядом с этим образцом толерантности.

Вопрос только — почему они спартанцы, а не те же илоты, только хорошо откормленные кровавым режимом?

Мы понимаем, что они постоянно принимают стороны всех, кто конфликтует с РФ — это потому, что «борются с советской властью». Это нынешнюю власть они приравнивают к советской, «та же гэбня» etc… Тут хоть логично. Встает лишь вопрос, почему же они ни капельки не боролись с советской властью в ту пору, когда и приравнивать-то не надо было ничего? Почему Драгунский до 41-года, а Альбац до 33-х успешно делали советскую карьеру? Вот это, граждане, нам не представляется логичным.

Впрочем, мы знаем, почему: они не борцы, но игруны. Хотя игруны опасные, но не в том смысле, в каком понимают это сами. Об этом речь еще впереди.

Переваливая вину с большевиков на народ, они имеют свой резон. Во-первых, хотя признаваться в этом сейчас не комильфо, но революцию 1917 года они любят.

«Бунд – это было еврейское отделение партии большевиков. Мой дед Эфраим Альбац был членом Бунда. И в 1915 году вернулся из Швейцарии здесь, значит, помогать делать революцию», — без смущения сообщает Альбац на родном «Эхе».

Помог, значит, революцию, значит, сделать. Здесь, значит.

Заметим ключевое слово «большевики». Следовательно речь об Октябрьском перевороте.

Вне сомнения, и Февральскую они тоже жалуют. Не случайно же Драгунский называет законного Императора Всероссийского революционным словцом «кровавый». (Ох, ослиные же уши у Мидаса, в смысле у антисоветского «Дениски»!) Но если в Феврале, как я обычно говорю, виноват почти всякий, встретивший этот самый Февраль условно «в галстуке и шляпе» (спрятанная литература, переписанный стишок Бальмонта, участие в маёвке — всё складывалось в Февраль миллионами мелких пузелей), то у Октября ограниченное число виновников и бенефициаров, называемых по именам.

И, как ни странно, только ткни в бонакона — постсоветского антисоветского — как вылезает «дедушка в Октябре».

Из советских вождей искренне они ненавидят только Кобу Сталина, ибо при нем их семьи тоже попали под раздачу, как, к примеру, дедушка Драгунского по материнской линии, красный прокурор. А несчетные тьмы иных жертв режима им … мы понимаем. Приемная дочь Ежова, и та пыталась в оттепель и в перестройку «реабилитировать» своё чудовище.

А если бы карты легли иначе — так всё бы им было прекрасно и красно. У Быкова уже неоднократно проскакивало, что «надо немножечко Ленина понимать».

Но, коль скоро одного единственного Кобу ненавидеть всё же не в достаточной мере масштабно, они находят иного виноватого: весь народ. Ибо он — советский.

Кроме них. Прекрасноликие, объясните хоть как-то, что в вас-то несоветского? В вас, с вашим матом, грязнее, чем у любого «простого» человека, в ваших ретирадных ассоциациях, в вашем — это еще серьезнее, чем воспитание, а точнее его отсутствие — пренебрежении Законом, достойном унюханных матросиков, в вашей готовности дружно верить в любую ахинею и ложь, если она спущена вашим парткомом?

Что в вас несоветского, ответьте, бонаконы!

Но бонаконы на такие вопросы не отвечают.

Я долго размышляла над тем, почему у меня вызывают неприязнь две черты, в которых носитель вроде как не виноват: бездарность и глупость?

И поняла не сразу. Вроде бы казалось — несправедливо. Но — не выношу, не выношу, как дурной запах, как чёрную брань, как сальности.

Но в действительности (на моем жизненном опыте это без изъятья так) бездарность всегда сопряжена с дикой пробивной силой, а глупость — с амбициями и наглостью.

Они ищут удобных путей, с манной каши ищут. Ведь мог бы Драгунский, благо получил же хорошее лингвистическое образование, просто преподавать язык, переводить? Но это ж отцовские «связи» потерять «зря». Вот и влился в ряды писателей, которых все знают, но никто не читает. То же можно сказать и о другой пламенной революционерке — Тамаре Эйдельман, дочери вполне советского историка, чье восхищение декабристами искупается высоким профессионализмом. (Его труды было действительно полезно читать, деля на два, разумеется, но нас этому арифметическому действию Кобрин учил основательно). Историк и дочь Натана Эйдельмана, ровно такой же историк, как Денис Драгунский писатель. Список опубликованных трудов столь жалок, что, глядя на него, хочется всплакнуть.

Но сила бонаконов, великая сила, в их стайности. Они раздувают друг друга так, что впору отдохнуть цыганам, продающим хилую лошадь на базаре.

«Расставание со школой Тамары Эйдельман, — это как уход со сцены Сары Бернар для видевших ее на сцене, — анонсирует интервью с ней (разумеется!) «Новая газета». — Следующие поколения учеников знаменитой московской школы № 67 уже не будут ходить с ней в увлекательные походы, спорить на уроках, делиться тайным, учиться стойкости. Но об этом не забудут сотни ее выпускников, для которых строчка из песни про «школьные годы чудесные» не пустой звук, и их родители, благодарные ей за своих детей. Заслуженный учитель, историк, публицист, звезда Youtube, чьи «Уроки истории» смотрят по полмиллиона человек, Тамара Натановна дает пример свободной, глубоко осмысленной, граждански активной жизни для… « Нет, она жива, не подумайте чего, кровавый режим ещё не добрался. Просто перестала преподавать в школе.

Ну и — куча регалий, выданных опять же кровавым режимом, судя по датам. Заслуженный, что ли, учитель…

И чему этот учитель учил?

«Я не раз обращала внимание на некоторые особенности употребления моими учениками двух вполне безобидных личных местоимений множественного числа: «мы» и «они». Не скрою, смысл, который они подчас придают этим словам, внушает мне серьёзную тревогу. <…> мы разбили немцев под Сталинградом, мы победили Наполеона, мы разбили шведов под Полтавой. <…> Во все времена и эпохи маршируют эти загадочные «мы»».

Вдумаемся, господа! Учитель ИСТОРИИ не способен понять смысла знаменитой формулы Эдмунда Бёрка: «История — это союз между умершими, живыми и ещё не родившимися.“

Впрочем тут, скорее, притворяется. Просто это «мы» мешает ей, как и «Дениске», заниматься виктимблеймингом в отношении целого народа. Ибо, напомню, народ у нас «имморален«, способен мыслить «только о своей выгоде», причем «только краткосрочной». А тут эти дети с их генетическим (да! ЕЧ) «мы». Мы восстановили Москву из пожарищ, мы пережили Смутное время, мы освободили Европу от Бонапарта, у нас были образованные меценаты из купцов, военные герои из дворян, мученики из духовенства, крестьяне труженики… Тамару Натановну крутит. Она бьет детей указкой по пальцам. (Надеюсь, не буквально). Ее покидают уже без всякого «мы», выпускники-манкурты. (Кстати, образ манкурта взят из советской литературы, про которую Драгунский говорил… Мы помним, что).

Ну и конечно, героическая тога, «ногу поставить вот эдак».

» — На твое решение не повлияли новые установки, требующие придерживаться лишь официозных версий, например, в разговоре о войне? — спрашивает от лица «Новой» некая Тимофеева.

— Нет, я всегда говорила и говорю то, что считаю нужным. Ну опять же, я понимаю, что нахожусь в достаточно исключительном положении».

«Твоё», «ты»... Господи, какое плебейство! Да я, когда приглашала на свой эфир родную сестру, с той же фамилией, что у меня, я говорила ей «Вы» и «Вера Петровна»! Читателю, слушателю — не никакого дела до того, в каких отношениях интервьюер находится с гостем ресурса. Я же не в качестве сестры ее звала, а в качестве эксперта по социологии чтения. Как можно не понимать столь простых правил медийного приличия? А им — нормально.

Впрочем, о чем я… «Тут я сделала очередную неудачную попытку попасть в автозак и примкнула к каким-то парням, которые пытались не то чтобы драться с дартвейдерами, но, в общем-то, фактически драться. Они держались друг за друга и вызывали дартвейдеров на бой. Ну я тут же за них схватилась <…>, стала орать всякие гадости: «Мрази! Фашисты!»».

Вообразили картинку? Не вполне понятно, кстати, как у них сейчас обстоит дело с этой самой «войной». Идет явное переформатирование: «фашисты все, кроме культурных немцев».

Другая из их ведущих фигур Свободы на баррикадах, Улицкая, изливается какому-то Дымарскому:

«Вы знаете, мы все с легким таким снисходительным относимся к французам, потому что мы-то молодцы… А французы – вот, они немцам сдали свою страну. Сейчас прошли годы – Париж стоит, они его сохранили, они сохранили культуру. Да, конечно, французы не молодцы, а мы молодцы. Но страна была разрушена, народу погибло ужасное количество. <…> Французы своих уберегли на самом деле».

Их глупость иногда трудно даже комментировать, сидишь и тихо моргаешь. Но это «тренд».

Быков, опять же, мечтает написать для ЖЗЛ (Sic!) биографию перешедшего к немцам краскома Власова, которого некоторые по невежеству относят к Белым.

Но немножечко недопонимают положения вещей. Это моей семье в РОА были бы рады, да только мы (мы, Эйдельманша, мы, родство помнящие) выбрали иной путь — и правильный. Власть меняется, Отечество остается, так мы решили и пошли немца воевать. Но вот у Быкова с Улицкой при политике «культурной сдачи городов» перспективы были бы, скажем так, хуже наших.

Глупы непроходимо, да. Но почта и телеграф по-прежнему в их руках, а глупость, звучащая на всю страну, становится очень опасной глупостью.

«Недавно так получилось, что я читала лекцию о Первой мировой войне группе младших школьников. Очень боялась, что они ничего не поймут, но они слушали внимательно, сосредоточенно, все, вроде бы, понимали. А потом одна девочка сказала: «А почему все, кто воевал, не взяли просто и не ушли по домам?» — И правда, почему?»

Мы помним, кто призывал солдат «идти по домам» на этой самой Мировой? Девочка сказала лишь одно неверное слово — «все». Уходить должны только наши. А потом — «война империалистическая переходит в гражданскую», ну и далее по схеме — к «похабному миру» и разрухе. Почему-то мне кажется, что про «Атаку мертвецов» эта заслуженная учительница девочке не рассказала.

И еще немного о Гражданской войне, и о «фашистах» тож.

Недавно (я вообще о других бонаконах сегодня хотела писать) мадам Эйдельман отличилась в очередной раз.

«В советское время все было ясно — благородная и прекрасная Красная армия сражалась против мерзких «беляков». Мальчиш-Кибальчиш не сдавался Буржуину, и понятно, кто был хорош, а кто плох. Мерзкие, подлые, гнусные белые, до костей пропитанные алкоголем и кокаином, творили ужасающие жестокости, а красные герои с ними боролись и побеждали».

Уй, мадам. Может статься, в вашей семье и бытовала такая ясность, а для моей эта власть своей не была, что я поняла уже лет в десять. Но в этом я Вас не виню.

«В эмиграции существовал другой образ, по сути дела выворачивавший наизнанку советский. Здесь прекрасные, восторженные идеалисты, юные офицеры, красавцы и герои, переносили невероятные мучения Ледяного похода и сражались с мерзостными красными комиссарами, с их подозрительно загнутыми крючковатыми носами и звериной жаждой крови… «

Ну и дальше — понятно. Шли на войну красные идеалисты, против белых идеалистов, потом все озверели (историк, похоже, не знает, что все гражданские войны всегда отличает особое ожесточение), стало плохо, но изначально «у каждого была своя правда».

Я всегда говорю, что релятивизм это просто политкорректный синоним безнравственности. И, как лицо, с младых ногтей общавшееся с эмиграцией, утверждаю, что та карикатура, которую рисует Эйдельман, не состоит с реальным мировоззрением эмигрантов ни в родстве, ни в свойстве.

Но дальше больше. Колчак де «похож на Муссолини». И «поэтому», то есть ввиду «сходства Колчака с Мусолини», белоэмигранты «с симпатией относились к фашизму».

Это даже не примитивизация, это… Раньше я думала, что могу высмеять любую глупость. Нет, ошибалась. Оказывается, бывают такие измерения глупости, что мой язык попросту немеет. Фашист Александр Васильевич. Дайте минуту собраться с силами.

В общих чертах резюмируем так: Гитлер был русским. А Путин — его незаконный сын, год рождения подделан. Сталин тоже был русским и вместе с Гитлером напал на цивилизованных немцев, которым надлежало сдавать города.

Так что Тамара Эйдельман борется не с «кровавой гэбней», а с фашизмом, который Владимир Адольфович повсеместно внедряет. Это вносит некоторое разнообразие в повестку дня.

Повторюсь: бонаконами я называю их потому, что извергаемые ими нечистоты смертельно опасны — и для общества и для культуры. Я еще буду далее доказывать, что от них не исходит ничего, кроме нечистот. Но сегодня продолжу иллюстрировать положение предыдущей статьи: они чудовищно глупы, но глупость их равна наглости и амбициям.

На этого бонакона я наткнулась случайно, в сети. Он вить вещает с «Эха Петербурга», а нам и московского слишком довольно.

На чьем-то блоге обсуждали выборы, и сей безмятежно упомянул «старуху Ле Пен».

Я даже не о том негласном правиле, что довлеет порядочным людям: позволительно обсуждать возраст и внешность единственно актрис или манекенщиц. Ибо это — их профессиональные издержки, выбирая призвание, они под подобное обсуждение подписываются. Женщина политик, писатель, журналист — выражает готовность отвечать лишь за свою политическую программу, свои книги, свои репортажи. Даже балерина подписывается только под то, хороши ли ее батманы, а форма носа с их качеством не соотносится. Но в искус проехаться по наружности неприятной оппонентки даже мои единомышленники иной раз впадают. Сколько раз мне приходилось напоминать: никто жестче меня не писал про Новодворскую. Но найдите у меня хотя бы одну шпильку об ее внешнем виде! Это недостойно, это дёшево.

Но в полную оторопь меня повергло в тот раз иное.

Вглядитесь, господа! Только вглядитесь (в данном случае говорить о возрасте и внешности нам дал право сам субъект повествования)… Вот это вот хнау, 1950 года рождения и не слишком идеальной даже для оного сохранности, называет «старухой» —

… её. 1968-го года рождения, и заверяю, что в жизни Марина выглядит еще лучше, чем на фотографиях.

Марина на восемнадцать лет моложе своего критика! На 18 (восемнадцать)!

Но это же — ах! Но это же — ух!

Конечно, еще Антон Павлович Чехов писал, что нет такого сморчка, который не считал бы, что ему парой достойна быть только исключительно красивая женщина. (И очень молодая, добавим).

Но неужто «историк и искусствовед» не читал Чехова, чтобы так, так, так подставляться под насмешки?!

Не помню точно, но кажется именно Чехова я тогда и процитировала.

«Глупая женщина», написало мне хнау.

Если я ошибаюсь, поправьте меня. Но у меня возникло отчетливое ощущение, что глуп тут кто-то другой. Причем — неимоверно глуп.

Но и у глупости нет дна. Этим история не завершилась.

Через год другой сей опять попался мне на просторах интернета. Да, я умею быть недоброй, особенно если защищаю своих. Я напомнила «кудрявому юноше с персиком щек» про «старуху».

Вы думаете, он не нашелся с ответом? Нашелся, и еще как.

«А надо было сказать — фашистка», возразил ён с достоинством.

(Вспомним предыдущий текст — как же они любят чуть что именно это).

Но тут меня снесло от компьютера к противоположной стене.

Только факты. В 2017-м году Марина Ле Пен прошла во второй (!) тур выборов Президента Франции. То есть — некто Лев Лурье смеет именовать сим определением немногим менее половины населения страны, пострадавшей от нацизма! (Ведь это же — Маринин электорат).

Более того, всю Францию в целом, пострадавшую от нацизма, Лурье обвиняет в этом уже как страну — ибо что еще можно сказать о стране, допускающей участие нацистов в президентских выборах?

А вот надо ли Льву Лурье иметь въезд во Францию?

Но и это ещё не всё. Марина Ле Пен — депутат Европарламента. Что же можно сказать о Европарламенте в целом, если оный позволяет членство нацистам?

Я так и вижу газетные шапки: «Искусствовед обвиняет Европарламент в нацизме!» Могуче.

Вопрос опять же тот самый, только в расширении: а вот нужно ли пускать Льва Лурье вообще в страны Евросоюза?

По-моему его можно пускать только на Украину, ибо там, по утверждению всей их братии, этого отрицательного явления точно нету.

Как мы видим, глупость их в самом деле феерична. Но вспоминается анекдот про мартышку, которая свой банан, невзирая на глупость, «все же имеет».

Раз уж я об этом пишу, я сегодня заглянула в Википедию.

Редактор журнала «Квартальный надзиратель». (Что-то мне подсказывает, что на это название забыли поставить копирайт Жоржа Дантеса…) Основатель «Дома культуры Льва Лурье», прижизненного, что правильно, ибо после такая культура может и не оказаться востребованной.

И еще о культуре. (Также сейчас об этом прочла, проясняя — а справедлива ли я к бонакону?) Замешан в гадком скандале. В виде, так сказать, le poisson d’аvril, недоразвитые журналисты опубликовали «сообщение» о падении Ангела Санкт-Петербурга. Все знают поверье. Многие знают, что в Блокаду альпинисты поднимались наверх в сорокоградусный мороз и под обстрелом. Читатели перепугались, а потом возмутились. В свою защиту журналисты и привлекли Лурье. И он их защитил.

«Разве ангел сакрален, разве он святыня, да еще для «большого числа верующих»? Разумеется – нет. Как пишет крупнейший знаток петровского времени Евгений Анисимов, «это золотое дитя барокко, легкомысленное и шаловливое, подросший брат непременных героев светской живописи того времени: проказливых амуров с розовыми попками и надутыми щечками, которые, залетая в барочный храм, становятся смиренными ангелочками со сложенными ладошками». Ни в одном православном храме, кроме Петропавловского собора, нет никаких флюгеров. Петр, нарушая все каноны, заимствовал ангела со шпиля ратуши протестантского голландского Маастрихта. Поклоняться флюгеру? В этом, мне кажется, прямое кощунство».

Что же касается верующих, то хнау мухлюет (это они умеют). Верующие не «поклоняются» никаким архитектурным частям и деталям храма (кроме алтаря), однако сохранность этих частей и деталей для них несказанно важна, особенно имеющих историческую и символическую ценность. Поэтому веселые розыгрыши об их разрушении да, верующих, отнюдь не «идолопоклонников», как Лурье разорялся в той же статье, оскорбляют.

И вообще Ангел — он не В храме, а НА храме. К слову.

Ну ведь мерзко же. Тоже нам, «защитник канонов» обнаружился.

Мы поняли, что этому хнау, приставленному к культуре великого города, не свято? Тут лучше разобраться с тем, что для них будет святым. (Не все сразу, господа).

Я не знала об этой хамской статье про «флюгер» до сегодняшнего дня. Но почему я не сомневалась, что, повозившись с поисковиком, несомненно найду гадость?

Рассказ мой был в начале (надеюсь) смешным. Но на самом деле это страшно.

Бестия — это зверь. Книга о зверях — бестиарий. Бонаконов я не люблю не только за конкретные свойства вида (смертельность извергаемых нечистот), но и за озверение как таковое.

Вообще-то странно у меня с ними. Вот я, к примеру, ни на волос не считаю, что все люди равны. Мне можно, я не демократка. Но они-то демократы, то есть обязаны хоть врать, что это исповедуют.

Казус Ефремова в сотый раз показал: они хотят подмять под себя закон, чтобы он действовал только для нас, а для них был — не писан.

Ответьте, бонаконы: почему я, с моей святой верой в неравенство, отчего-то хочу, чтобы для Закона не было «плохих» и «хороших», «талантливых» и «бездарных», «бедных» и «богатых», а была бы одинаковая мера ответственности для всех? Почему вы, демократы, забываете о «равенстве» чуть вас прищемит? Не ответят бонаконы.

Я не пацифистка. Также — ни на волос. Я скорее уж милитаристка. Но почему вы, миролюбы, падаете до таких низин озверения, что мне становится страшно? Почему вы так кровожадны, милое вы добро?

Это снимок — с очередного публичного скорбления по Немцову. Я не знаю, смогу ли передать свои чувства — но от этого фото мне делается хуже, много хуже, чем от снимков после бомбежек. Именно он убеждает меня в том, что от озверевших штатских миролюбов можно ожидать… да, собственно, всего того, что мы однажды увидели — в 1917 году. В Чрезвычайках военных можно перечесть по пальцам: преимущественно шпаки.

И ведь, заметим, один (скажут — сумасшедший?) сделал вот такое с плюшевым мишкой, но остальные-то, те, что шли предаваться скорби рядом? Вот вы бы — смогли идти рядом с этим?

Пляски на гробах — непременный ритуал «порядочного» человека.

Нет, не надо думать, что это — такая фигура речи. Лучше поверьте — кто т а к говорит, тот может и сделать. А то, что у ж е сделано, для них — тоже повод к веселью.

Таких веселых картинок в интернете — десятки тысяч. Но всё это, конечно, «отдельные исключения», по которым «нельзя судить обо всех». Можно, еще как можно.

Мне отвратительно в бонаконах внутреннее зверство, мгновенно переходящее (при надлежащих обстоятельствах) в действие.

У бонакона есть и синоним. Это уже не столь редкое слово – революционер. Совокупность бонаконов это, по Льву Николаевичу – антисистема, по-моему – энтропия, синонимов и тут тоже хватает.

Революции никогда не оканчиваются ничем хорошим.

Даже если мы ведем речь о национально-освободительных восстаниях, мы должны считать их уместными в случае современного (а не ретроспективно-исторического) наличия реальных репрессий против коренного этноса. При их отсутствии – все должно решаться правовым, а не революционным путем. Долгим и нудным, да, не романтичным вовсе.

Военный переворот, совершенный профессионалами, иной раз может привести ко благу. Тоже не всегда, но случаи известны. В революции невозможность блага закодирована.

Казалось бы, у нашей страны должен бы быть иммунитет. Увы, антитела за сто лет пропали.

Но попробуем разобраться с современным положением. Как я успела заметить, здесь, а особенно на фейсбуке, некоторые уже оседлали любимого конька. Мимо их проницательного внимания не прошло то обстоятельство, что портретные мои зарисовки выше – всё по лицам одной национальности. Еврейский вопрос в подобной трактовке – это ровно то, что покойный Крылов называл «поилкой для тараканов». (Подразумеваются, как мы понимаем, тараканы головного мозга). Все обстоит несколько сложнее, чем представляется этим проницательным умам.

Как всякая машина энтропии, революция тянет щупальца, изыскивая этническую группу либо страту, которую можно здесь и сейчас противопоставить большинству. В которой можно раскрутить тему недовольства именно большинством. (Всегда, всегда можно сыскать даже и вполне справедливые поводы). Евреев, как мы помним, в революции было весьма много. Но кроме них – латыши, поляки, «чудесные грузины», словом – интернационал. Я не случайно упоминаю кроме этнических групп страты. Помнится, в пору моей юности, когда только-только началось перестроечное открыванье сундуков, знакомый архивист дивился, рассказывая: в Чрезвычайке среди русских преобладали такие профессии, как низовая прислуга – не официанты из ресторанов, но трактирные половые, не лакеи, но гостиничная челядь и далее. «Чего изволите», но из тех, кто кланялся даже не господам.

В сегодняшнем дне интернационал сохранился. Страдалец гениальный Ефремов, за которого вписывалась демократическая общественность, не еврей ни в одном глазу. Но – минуту внимания – мордва я, мордва! Как говорится, чем богаты, только русским не назовите. Гламурный телеведущий Парфенов тоже производил нужные обмолвки: я де вепс. Почему им не годится быть именно русскими? Потому, что энтропия не может не противопоставлять себя большинству. Вспомним еще примечательного «философа» Мамардавшвили, и целый шлейф таких же.

А уж если в антисистеме – русский, который ничего не может изыскать в прабабушках, то это уж такой русофоб, что все мамардашвили рыдают от зависти. Эти ассоциируются у меня с теми самыми трактирными половыми столетней давности.

Но и этим поиски энтропии не завершаются. Внутри «обиженной» этнической группы либо страты она ищет самую заваль. И – находит, всегда находит, выгребает с донца.

Революционеры — не этническая группа, но подонки этнической группы. Не страта, но подонки страты.

В интернационал годится всё. Важно лишь, чтобы его члены противопоставляли себя большинству – русским, и при любом столкновении, любом конфликте принимали антироссийскую сторону. На нее у них инстинкт. Поэтому, когда мне было не вполне понятно, что представляет из себя белорусская оппозиция, я наблюдала на реакцию бонаконов. Так смотрят на измерительный прибор.

Интернационал живет, лишь паразитируя. Почему ни Быков, ни Улицкая не переедут в Израиль? Ну плохо тебе тут, ну тут Мордор. Так ведь не советское же время. А Быков и Боссарт израильтянам даже сумели активно не прийтись по душе. Самая сильная сторона израильтян – они изжили самую плохую еврейскую черту – диаспоральное мышление. Эта черта – хорошей не бывает ни у кого. Очень оно надо нашим прекрасным – попасть в общество, где тебя будут оценивать по реальным делам. Ты настрадался от страшных антисемитов? Ну прекрасно, здесь все евреи, антисемитов нет. А польза-то от тебя какая?

Ни в Израиль, ни в Армению, ни в Грузию – бонаконы ехать не хотят. Там им невозможно паразитировать. Не на ком.

Итак, все бонаконы без изъятья – революционеры. (Иначе они и не бонаконы).

Но могут ли они взять власть?

Нет, не могут.

И, собственно, даже не собираются, невзирая на всю свою кровожадность.

Чем же, в таком случае, они опасны?

К сожалению, в нашем нынешнем путинском застое (я второй раз в жизни попадаю в застой) много утучнился и окреп чудовищный монстр, вылупившийся при Ельцине. Присмотримся – все бонаконы подвизаются в культурной сфере или хотя бы в гуманитарных науках. Причина ясна – в физике либо математике не так просто скрыть присущие бонаконам бездарность и глупость. Это пространство сделалось питательным бульоном, который предоставило в распоряжение их аппетитов наше правительство.

Зачем оно вообще оно их питает, тех, кто в знак признательности за высылаемый за ним, перепившим, борт с медиками, обвиняет в «отравлении» и ходит в майке с надписью «крысу тошнит»? Не очень логично? Как сказать. Логично, только эта логика неправильная.

Как мне видится, это своего рода страховка для наших правительственных структур. Как бы ни вязли чиновники в коррупции, сколь бы ни оказывались провальны важнейшие темы, но если держать и хорошо кормить бонакона – так кормить, чтобы его было заметно отовсюду – то вроде как это должно работать. Если не мы, так ведь придут эти. Поразят в правах 80% населения, отменят пенсии как таковые, заставят каяться перед всеми и за всё. А с вами чуть что будет, как с плюшевым мишкой – не верите? Не поверить трудно. Так отцы родные единороссийские, стерпим всё, только уж лучше пусть вы. Так должен, по гениальной мысли властей, чувствовать народ.

Но что-то пошло не так.

Огромная вина правительства, раскормившего бонакона, в том, что в начале 90-х невозможно было даже в кошмарном сне вообразить нынешнего «красного ренессанса». Партия всем осточертела. Ее провожали свистом, как актрису, которая в семьдесят лет всё изображает, что и она «такая молодая», «и Ленин такой молодой».

Вместо того, чтобы думать – лучше Путин, чем полный альбац, люди невольно обращаются мыслями к иному: а вот в советское время такого непотребства как (далее огромный список бонаконских непотребств) и в помине не было!

Схема «если не Путин, то бонаконы», провалилась. «Лучше назад в СССР» заработало вместо этого.

От Альбац-Драгунского-Быкова-Шендеровича-Новой газеты-Лариной-Латыниной-Улицкой-Ахеджаковой – люди кидаются к Проханову-Хазину-Шаргуненку-Прилепину-Кедми.

От бонаконов к гоблинам. От революционеров к революционерам. От разрушителей к разрушителям.

А гоблины – они уже конкретнее. Они пока с бонаконами в дружбе, но придет срок – заседлают и поскачут.

Я говорила много раз. Повторюсь: у нас майдан возможен лишь в алых тонах.

А из этого может выйти лишь расчленение страны, ужас и смерть.

Бонаконы страшны не только тем, что вытаптывают культурное пространство. Они служат смерти. За ними идут гоблины.

Изображения взяты из открытого доступа